Это было очень давно, и этот мой отзыв уже был вывешен на дневниках, правда, в закрытом месте, но я решила его всё-таки опубликовать и у себя на дневнике. Я бы раньше это сделала, если бы у меня тогда был свой дневник.
Хм... точнее, это даже не отзыв, а смесь рассказа о поездке в Лондон и впечатлений о спектакле.
Часть 1.
Моя первая поездка в Англию напоминала экскурсию по книге «Эти странные англичане». Для меня всё было ново в течение этой поездки – начиная с первого в моей жизни полёта на самолёте и заканчивая погружением в англо говорящую среду. Но, конечно, это было очень познавательно и интересно. Я узнала очень многое и накопила целый воз самых ярких впечатлений.
Особенно забавно и интересно было находить разницу в мышлении и психологии людей, познавать традиции и быт англичан.
Одно из самых интересных явлений в Лондоне – это многонациональность. Очень странное впечатление производит поездка в обычном общественном лондонском автобусе, где в конце салона сидят итальянцы, впереди французы, посередине русские и между всеми ними – затесавшиеся англичане. А на улицах люди ходят в индийских сари, чадрах и прочих национальных костюмах, и никто на это внимания не обращает. Ещё очень интересно, как англичане говорят в общественных местах – громко, как будто вещают со сцены, и поэтому сумасшедший гомон стоит в автобусах, метро и электричках. Но никто опять же не обращает на это внимание, и не слушает чужие разговоры. Ещё интересно, что в метро у них все читают газеты, и оставляют потом их на местах – это называются общественные газеты. А вообще Лондон – настоящая многонациональная столица, там всё пишется на нескольких языках, включая русский – русских там, между прочим, очень много.
И, конечно, в Лондоне великолепные достопримечательности и многочисленные удобства (простите за подробности, включая наличие чистых и легкодоступных общественных туалетов). Вообще в Англии буквально всюду чувствуется забота о людях, их комфорте. Но самое прекрасное, конечно, в Лондоне – это достопримечательности.
Мне удалось посмотреть только самые крупные из них – Тауэр, Вестминстер, собор св. Павла, Тауэрский мост, Уайт холл, Букингемский дворец, Трафальгарскую площадь, Национальную галерею, Монумент, Гайд и Сент – Джеймс парки. Всё было великолепно и очень интересно.
Теперь к главному – к пьесе «Эквус».
Надо сказать, было здорово, и просто волшебно, когда, пролетая уже над Англией и подлетая к Лондону, наш самолёт пошёл на снижение, и пушистые белые облака неожиданно расступились, и мы увидели множество небольших домиков с одинаковыми черепичными крышами – совсем как в начале второго фильма о Гарри Потере. Такое начало очень приятно согрело душу.
Но прибытие в аэропорт было, конечно, не совсем тёплым. Англичане очень строго следят за теми, кто к ним прилетает, ведь всем известно, как в Европе остро стоит вопрос с эмигрантами. В общем, пройти паспортный контроль у них не так уж просто, хотя не сказать, что с этим случаются большие проблемы, особенно, если знаешь язык хорошо. Но вот с языком как раз у нас были по началу проблемы. С непривычки трудно безостановочно говорить на иностранном языке и вечно за каким-то словом хочется сунуться в словарь. Правда, потом очень быстро осваиваешься, и становится очень легко обходиться без вылетающих из головы слов и сразу быстро формулировать ответы и вопросы. Но поначалу было не так просто.
В общем, на паспортном контроле нас стали спрашивать цель визита. Ясное дело, мы сказали, что приехали на пьесу. Нас спросили – что за пьеса. Мы ответили: «Эквус». Упоминание «Эквуса» не произвело никакого впечатления, и служащая их таможни никак не отреагировала на мой рассказ о том, как я люблю Шеффера, что «Эквус» это очень известная пьеса, которую ставили в 1973 году. Тогда, уже отчаявшись, я сказала, что очень люблю Дэниела Рэдклиффа, тупо добавив: Гарри Поттера. Вот добавлять ничего не потребовалось. До этого служащая, внимательно просматривавшая наши билеты и документы в отель, при имени Дэна встрепенулась, улыбнулась мне и, захлопнув все документы, быстро поставила печати и сказала: «Добро пожаловать в Англию!»
Покачав головой, я прошла через пропускные ворота, и мы отправились искать загородные поезда. В Лондон мы прибыли без проблем, но не сказать, что очень спокойно. Дело в том, что наш поезд не объявили, и мы сели в первый попавшийся, в общем, сели буквально наобум. Уже только в пути мы выяснили, что едем всё-таки туда куда надо, то есть в Лондон и даже на тот вокзал («Кингз Кросс»), на который мы купили билеты. Для уточнения – от нашего аэропорта Гэтвика до Лондона 60 км, и поезда ходят на два вокзала – «Викторию» и «Кингз Кросс». Думаю, наш выбор вокзала понятен, к тому же просто ближе к нашему отелю, который был на Пэддингтоне. В общем, из этой электрички мы рапортовали в Россию друзьям фразой: «Всё, мы сели в поезд, куда-то едем, может, даже в Лондон».
До отеля добрались нормально, заселились в номера, где всё было по высшему разряду. Отель у нас был маленький, но в центре города, всего 1 минута от метро, куча автобусов – два или три шли прямо до Гилгудского театра. В общем, всё было замечательно.
читать дальшеБилеты решили сходить выкупить в первый день, хотя наш спектакль был на следующий день, и решили дойти до театра пешком, чтобы заодно посмотреть город. Шли медленным шагом, фотографируя «каждый кустик» (так назвали мои фотографии, сделанные на телефон), и заодно, открыв рты, рассматривали Лондон. В общем, дорога у нас заняла полтора часа. Нам нужно было пройти Праэйд стрит, на продолжении которой (Кроуэн роуд) был наш отель, потом свернуть на Эдгвейр роуд, затем на Оксфорд стрит, затем с Оксфорд стрит повернуть на Реджент стрит и там, дойдя до Пикадили Сёркус, отклониться на улочку, где располагался Гилгуд. Огромную афишу было видно ещё с Пикадили Сёкуса, так что сам театр вообще найти не составляло никакого труда. Билеты мы также благополучно выкупили и поехали домой.
На следующий день мы с утра отправились в Вестминстер, посмотрели Биг Бэн, Лондонский мост, само аббатство, прокатились на колесе Обозрения и засняли панораму Лондона. Спустившись с колеса, погуляли по набережной, посмотрели на Уйат холл, садик перед ним и прогулялись до Трафальгарской площади. Там зашли в Национальную галерею и посмотрели экспозицию. Вход туда бесплатный, и очень много всего интересного и красивого мы там увидели. Я, например, наконец-то посмотрела на свою любимую картину Веласкеса – «Туалет Венеры», ещё много картин Рубенса и Ван Дейка, 2 знаменитейших портрета Ришёльё, один из которых тройной, и очень красивую Мадонну. После галереи мы зашли в обувной магазин, где я себе купила две пары туфель за смешные деньги и очень довольная вернулась в отель.
Вечером, заранее, мы выехали в театр, снова побродили вокруг, пофотографировали афиши, купили программки и, наконец, были запущены в сам зал. Мы сидели во втором ряду партера (ряд «С» stalls), в середине, под самой сценой. От актёров мы были на расстоянии не больше пары метров, так что всё видели прекрасно.
С пониманием текста у нас, несмотря на опасения, сложностей почти не возникло, хотя первые несколько минут монолога Гриффитса (то есть Дайзета) я была в полном ужасе от того, как невнятно он говорил, и я всерьёз запаниковала, не разобрав почти четверть слов! Но потом, с выходом других действующих лиц, всё стало замечательно. Но об этом позже.
Во-первых, нас запустили в зал одними из первых, и мы сели перед самой сценой, которая находилась в зловещем синеватом сумраке, на стенах висели металлические маски лошадей, которые были подвешены на закрытых и расположенных по кругу стойлах. Посередине располагалась прямоугольная (позже выяснилось, что вращающаяся) платформа с кубами, которые были расставлены по углам. Надо всем этим располагались пресловутые места на сцене, которые напоминали судейские скамьи. Но, на самом деле, с них были видны только спины актёров и единственное, что можно было там сделать, это, как я заметила, только плюнуть вниз. Но, а если серьёзно, мы совсем не пожалели, что нам не достались эти места.
Сам театр оформлен в стиле барокко – с золотой лепниной, ложами, ярусами и красным бархатом кресел. Минут через пять после того, как мы расселись и огляделись, зал стал заполняться зрителями. Надо сказать, что контингент зрителей оказался вовсе противоположным тому, что ожидалось. На спектакль, в основном, пришли люди от 30 до 50 лет, хотя были и старше, много было зрителей лет 60. Молодых людей было не много. Моих ровесников я насчитала всего 5 человек (может, по залу ещё была молодёжь, но я не разглядела). Остальные были значительно старше.
Ожидая начала спектакля, я невольно прислушалась к разговорам окружающих людей. Почти все говорили фразы: «Когда пьесу ставили в прошлый раз», «Когда я смотрел её в 73 году», «Постановка 76 года в Париже была…» и так далее. На самом деле, я была удивлена этим. Рядом со мной сидела французская пара – тоже около тридцати пяти - сорока лет, и обсуждала постановку в Париже и новые декорации.
Зал заполнился довольно быстро, погас свет, и синяя подсветка сцены показалась ещё более зловещей. Заиграла просто пробирающая дрожь музыка, и из стойл вышли на имитирующих подковы железных платформах актёры, облачённые в обтягивающие коричневые трико. Они надели на головы металлические лошадиные маски, которые раньше висели на стойлах. Двигались актёры плавно, поразительно реалистично передавая движения лошадей.
Потом из темноты, совершенно неожиданно, вышел Дэн, одетый только в джинсы и ботинки. Меня буквально парализовал его агрессивный, страшный, очень злой взгляд. Мне стало страшно, и моя мысль, несмотря на то, что я читала пьесу, была: «Боже, это какой-то маньяк!» Он оглядел зал и медленно повернулся к одной из лошадей, которая, как стало потом ясно, была Наггетом (в русском переводе Самородок). Наггет подошёл к Дэну, и тот нежно, волнующе, действительно сексуально обнял его одной рукой, отвернувшись от зала и склонив голову на плечо Наггету. Они замерли так. И зал тоже замер.
На сцену вышел Гриффитс (он играет одного из главных персонажей пьесы, психиатра по имени Дайзет), и начал читать великолепный философский монолог, ставящий все вопросы пьесы. Я читала пьесу и внимательно слушала Гриффитса, но он говорил так невнятно, что я с трудом разбирала шутки, которые он выдавал. Хотя сам монолог был очень уместен и красив. Он описывает то, что происходило на сцене между человеком и лошадью.
Во время монолога сначала ушли остальные лошади, потом сцену покинули Дэн с Наггетом, Дэн увёл его. Монолог Дайзета прервала судья Хейзер Сэломон. Её играет Дженни Агат, которая, между прочим, играла в фильме "Эквус" Джил. Но и в роли судьи она неподражаема.
Её героиня просила помощи у Дайзета, она просила, в качестве дружеского одолжения, чтобы Дайзет помог 17 летнему мальчику избежать пожизненного заключения за то, что тот ослепил шесть лошадей. Именно в этом диалоге впервые прозвучал проступок, который совершил Алан Стрэнг. И это было ужасно, несмотря на то, что я уже это знала, и это было совершенно непонятно – зачем же он это сделал.
Дайзет согласился без особой охоты, просто из дружеских чувств к судье Хейзер. В этот момент мне понравилась игра Гриффитса. С приходом Агаты я стала понимать его гораздо лучше, и даже поняла все его шутки.
Затем на сцене снова появился Дэн, которого привела медсестра. На этот раз он был одет в футболку с коротким рукавом и всё в те же джинсы и ботинки на липучках. Но теперь он выглядел абсолютно не так. Он был совершенно зажат, и его взгляд был остановившимся и пустым. Он не отвечал на приветствие Дайзета, на его вопросы (типа полное имя, сколько лет). На всё это Алан молчал и стоял неподвижно, как бесчувственная статуя. И вдруг, так, что весь зал вздрогнул от неожиданности, он громко и с надрывом, даже почти со злостью, вызовом и обвинением, в общем, вкладывая в это очень сильные эмоции, запел… рекламный ролик. По залу прошёл нервный смешок. Дайзет тоже изумился и продолжил пытаться с ним поговорить. Алан ещё раз повторил то же самое. Когда он пел, он вовсе не выглядел бесчувственным, наоборот, эмоции просто переполняли его, но, только заканчивая, он снова становился зажатым, движения, точнее поза, в которой он стоял, механической, и взгляд снова становился остекленевшим. Вместо ответа на следующие вопросы Дайзета Алан запел другую песенку – уже про Мартини (первая была про шоколад). Дайзет, иронизируя, сказал, что эта ему понравилась больше, но тогда Алан запел ещё раз первую песню. Тогда Дайзет заметил, что он ошибся, и эта песня ему понравилась всё-таки больше. Алан, явно рассердившись, вовсе замолчал. После этого медсестра увела его в палату. То есть, на один из кубов на втором плане. Медсестра сцену покинула совсем.
Надо сказать, спел Дэн очень интересно, не слишком мелодично, а так, как надо – драматично, прочувствованно и резко. И эти глупые, какие-то даже пошлые слова рекламного ролика, вовсе не вяжущиеся с тем, что он в них вкладывал, слышались просто потрясающе. Это было очень здорово. Шокирующе и здорово.
Потом Дайзет рассказал про странный сон, и этот монолог Гриффитса снова был не слишком понятен, хотя и там были забавные места в тексте. С приходом судьи я снова испытала огромное облегчение, и снова всё стало понятно. Они говорили об Алане Стрэнге, и сон, который рассказывал Гриффитс, ярче указывал на то воздействие, которое успел оказать на Дайзета Алан, и на весь зал Дэн. Дайзет говорил, что ещё ни у кого он не видел такого взгляда, и что во сне у тех жертв, которых он резал - (сон был про жертвоприношение), было лицо Стрэнга.
Это очень показательное место и действительно понятно, что весь зал вместе с Дайзетом, выслушав рекламный ролик(!) почувствовал свою вину, ужас и сострадание к этому подростку.
Дальше диалог идёт уже втроём, в нём участвует Алан, и потом на сцене впервые появляются его родители, которые в воспоминании Алана ссорятся из-за того, разрешать или нет, сыну смотреть телевизор. Отец категорически запрещает, говорит, что это вредно, что это развращает, и что Алан должен читать книги, а мать говорит, что в телевизоре нет ничего плохого, и что все его смотрят. Алан умоляет не трогать телевизор, но отец настаивает на том, что в его доме он не потерпит телевизора и возвращает его в магазин. Уже из этого диалога понятно, что так было со всем. Позже выясняется, что и с религией, точнее, в первую очередь с ней.
Опять же пронизывая разговор Дайзета и Хейзер, показан ещё один диалог психиатра с Аланом. Он касался знания истории. Алан сказал, что готов поспорить, что знает историю лучше Дайзета, и стал спрашивать того о королях, и, не получая ответа от него, он, ликуя, сам отвечал на свои вопросы. Пока не дошло дело до фразы «Религия это опиум для народа», Дайзет знал, кто это сказал, в отличие от Алана, и так это всё прекратилось, потому что Алан слышал эту фразу только от отца.
В этом месте Дэн выглядел настоящим ощетинившимся, агрессивно защищающимся подростком, протестующим против вечной правоты взрослых и радующимся, когда взрослый не может ответить на его вопрос. И это было очень здорово, очень реалистично и очень знакомо. В этом же диалоге проскальзывает отношение Алана к матери – он её уважает и гордится тем, что она бывшая школьная учительница. Отец Алана работает в типографии.
В следующей сцене Дайзет нанёс визит родителям Алана и выяснил основные факты, которые проливали свет на то, с чего всё началось. Он узнал диаметральное отношение родителей к религии – мать очень религиозна, отец ярый атеист, сторонник старых взглядов. Ещё Дайзет узнал, что Алан всегда очень любил лошадей.
Пока не было отца, мать рассказала Дайзету про любимую картинку Алана, которая висела над его кроватью – изображение белой лошади, выглядывающей в ворота. Опять же выяснилось, что раньше на месте этой картинки висело любимое изображение Христа(!), но в 12 лет мистер Стрэнг отобрал его у сына и выкинул. И Алан, несмотря на то, что не был плаксивым ребёнком, рыдал днями, и, чтобы его как-то успокоить, мистер Стрэнг подарил ему картинку лошади, которую печатал в своей типографии.
Когда мать рассказывала про картинку и сказала, что лошадь звали Принц, в её монолог встрял Алан и, вскочив на ноги, как бы встав на кровати (на самом деле на кубе), совершенно детским голосом стал спрашивать её о Принце и попросил поговорить так, как будто это говорил Принц. И она изобразила Принца, а Алан засмеялся от восторга.
Дальше пришёл мистер Стрэнг и рассказал много о вреде религии, а потом произнёс великолепную фразу: «Все проблемы в мире от извращённого секса». Тут уже Дайзет спросил, а кто рассказывал Алану об этом, то есть о сексе. Отец никогда не говорил, «просто не считал нужным» этого делать, а мать рассказала, что это биологический факт и ещё сказала, что любовь должна быть дарована Богом, что нужно готовить себя к более важным делам в жизни.
Вообще мать постоянно читала Алану отрывки из Библии, и там было много эпизодов, посвящённых лошадям. Плюс к этому она рассказывала ему историю про Принца и про единственного юношу, который мог оседлать этого коня. Она же рассказала ему про слово Эквус. Отец ещё добавил, что Алан был очень близок с матерью, а она его поощряла во всём, приобщала к религии, но вовсе не обучала его таким вещам, как, например, письму. Ещё из предыдущих слов Алана выяснилось, что мать привила ему богобоязненность и постоянно говорила: «Господь наблюдает за тобой».
В общем, из разговора с родителями выясняется очень много. Сам разговор сделан очень хорошо, родители (особенно мать) играют просто превосходно.
Дальше снова заиграла зловещая музыка, была показана ночь, и как Алану снился кошмар. Он метался во сне, эхом крича «Эк!.. Эк!.. Эк!..» Его разбудил Дайзет.
Как бы на следующий день происходит следующий разговор. Когда Алан приходит, Дайзет начинает спрашивать, часто ли Алан видит сны, на что Алан отвечает: «А вы?» Дайзет замечает, что это его обязанность задавать вопросы, а Алан: «Почему?» И на следующий вопрос снова: «А вы?» И «Я буду отвечать только, если вы будете». Дайзет соглашается. Он спрашивает, часто ли Алан видит сны, бывают ли они особенные. Алан отвечает да, на второй вопрос – нет, и всё это заканчивает вопросом: «А вы?». Когда Дайзет спрашивает, о чём был последний сон Алана, тот говорит, что не помнит, но просит Дайзета ответить, а о чём был у него. Дайзет отвечает: «Я режу детей». Алан улыбается. Зал фыркает.
Потом Дайзет спрашивает, какое первое воспоминание Алана о лошади, Алан говорит, что не помнит. Он спрашивает Дайзета, женат ли тот, и Дайзет отвечает, что да, хотя видно, что этот вопрос выводит его из себя. Тогда Дайзет спрашивает Алана, что такое «Эк», и Алан вместо ответа снова начинает петь самый первый рекламный ролик. Тогда Дайзет собирается прогнать Алана. Тот возмущается, говорит, что это незаконно, но Дайзет говорит, чтобы он уходил.
Алан делает несколько шагов к выходу, и неожиданно тихо говорит: «На пляже…» Дайзет переспрашивает: «Что?» Алан отвечает: «На пляже я впервые увидел коня». И сразу становится ясно, насколько на самом деле Алану хотелось, чтобы Дайзет его выслушал, насколько ему это было нужно. И, несмотря на то, что это очень трудно, он рассказывает своё первое воспоминание о лошади.
Алан прыгает на пол и сгребает руками воображаемый песок. Ему только шесть лет, и это поразительно, насколько в это верится. На сцену выходит всадник (раньше он играл Наггета), и предлагает Алану покататься на лошади. Алан просто в восторге от лошади, он соглашается покататься и забирается на плечи всаднику. Тот начинает ходить вокруг платформы, всё убыстряя ход. Алану невероятно нравится поездка, ему нравится чувствовать под собой такую силу, которая подчиняется ему, и что он может поехать куда угодно… Алан просит ехать быстрее, он смеётся, улыбается по-настоящему счастливо, по-детски. Вот это была настоящая фантастика! Я просто чуть со стула не упала, когда увидела, как Дэн улыбался – это была такая же детская искренняя и счастливая улыбка, как в Дэвиде Копперфилде! У меня возникло полное ощущение, что это действительно маленький мальчик, который впервые едет на лошади.
Но тут прибегают родители Алана, и отец с криком: «Это опасно!» грубо стаскивает, просто срывает Алана с лошади так, что тот падает, больно ударяясь коленкой. Родители начинают ругаться с наездником, тот говорит, что с мальчиком же ничего не случилось, но отец и слушать ничего не желает.
Между прочим, ещё насчёт всадника - Наггета. Он особенно хорош в роли всадника, такой обаятельный, насмешливый и гордый. В общем, он просто замечательно играл. И его ответы на истерику мистера Стрэнга были очень остроумны. В общем, отец Алана, окончательно выведенный из себя невозмутимостью всадника, кричит, что таких надо сажать в тюрьму, что он хулиган. Алан жалобно, беззащитно и совсем как ребёнок кричит: «Прекратите это!» Но родители не слушают, всадник уезжает.
На этом рассказ заканчивается. На последующий вопрос Дайзета Алан отвечает, что больше никогда не ездил на лошади (хотя видно, что это не правда, и говоря это, Алан старательно отворачивается). Тогда Дайзет даёт Алану диктофон и просит его записать на него то, что он захочет сказать. Алан говорит, что это глупо, но всё же берёт диктофон.
Затем приходит мать Алана. Она не хотела увидеться с сыном, она хотела поговорить с Дайзетом. Она подробнее рассказала про ту картинку с лошадью, которая висела в комнате Алана и про то, что до этого её место заменяла картина страдающего Христа. Потом она ушла, сказав, что потом как-нибудь придёт к Алану без мистера Стрэнга.
После матери к Дайзету приходит владелец конюшни. Он, конечно, считает, что Алану место в тюрьме, он до глубины души потрясён случившимся. Но, ещё он рассказывает, что Алан был замечательным, просто идеальным и очень усердным работником. Но никогда не ездил на лошадях, что очень удивляло мистера Дэлтона. Однако мистер Дэлтон стал подозревать, что кто-то ночью выводил коней из стойл, потому что с утра они были потными, а стойла чистыми. Ещё мистер Дэлтон сообщает, что Алана в конюшни привела работать девушка по имени Джил Мэйсон. На этом он уходит.
После этого Дайзет прослушивает запись на диктофон, которую сделал Алан. Её также, естественно, разыгрывает Дэн. И это очень сложный и интересный монолог. В нём Алан признаётся, что его первая поездка на лошади была очень волнующей – сексуальной. Ему невероятно понравилось чувство контроля, пот, стекающий по бокам лошади, огромные губы коня… И ещё Алан упомянул уздечку, которая была надета на лошади. Он думал, что это очень больно. Он буквально сам чувствовал эту боль. И ещё в этом монологе Алан признаётся, что мечтал бы быть ковбоем, потому что они свободны, и очень странная, западающая в память фраза: «Готов поспорить, они сироты!» Это было очень драматично.
Потом приходит отец Алана и рассказывает о том, как застал сына за молитвой, в прямом смысле за молитвой, обращённой к Принцу, изображённому на картинке, которая висела в комнате Алана. Он по примеру библейских текстов (подобие колен Израилевых) называл родословную Эквуса, называя его к тому же сыном единородным, которому на страдания давалась в русском переводе - Дзынь-дилень (уздечка)(!). Потом Алан брал в рот верёвку и вешалкой бил себя, находясь в чём-то сродни, даже очень сродни религиозному экстазу. Это Дэн изображал жестами, но так реалистично, что было просто жутко на это смотреть. Во время действа Алан несколько раз произносит имя Эквус, и Дайзет понимает, что «Эк!..» это значило именно Эквус. Закончив свой рассказ о том, что он увидел в комнате сына, мистер Стрэнг говорит, что во всём виновата религия, а на вопрос Дайзета, говорил ли он об этом происшествии с сыном, отвечает, что нет, и единственное что он сделал, это покашлял и ушёл к себе в комнату, спугнув Алана.
После этого Алан приходит на следующий приём к Дайзету, тот снова спрашивает его разные вещи. Например, он спрашивает, как Алан попал на конюшню. Алан отвечает, что встретил кое-кого в том магазине, где он работал. Это был магазин электроприборов. Дайзет спросил Алана, нравилось ли ему работать там, на что Алан с сарказмом отвечает, что это было неплохо, что ему нравилось, и единственный минус его работы был в том, что «можно свихнуться». Дальше разыгрывается сценка, демонстрирующая эту самую работу. Актёры, не задействованные в сцене (медсестра, хозяин конюшни, родители Алана) кидают ему реплики, изображая покупателей. Дэн быстро отвечает всем, явно разрываясь, и это выглядело очень забавно и реалистично. А потом… появляется Джилл.
Джоанна Кристи в жизни оказалась гораздо симпатичней, чем на фотках, очень обаятельной и привлекательной, и играла она просто замечательно.
Итак, Джил заходила в магазин за машинкой для стрижки лошадей, и Алан смотрел на неё, открыв рот. Джил его узнала и сказала, что видела, как он наблюдал за лошадьми. Сразу стало понятно, что Алан ей очень понравился, и она стала спрашивать, ищет ли он работу. Когда речь заходила о лошадях, Алану едва удавалось скрыть собственный восторг. И, конечно, он с огромной радостью согласился работать по выходным в конюшнях. Джил осталась этим очень довольна.
Она повела его на конюшню, где мистер Дэлтон рассказал Алану, что тот должен делать. Мистер Дэлтон был явно доволен появлением нового работника, и ещё он сказал, чтобы Алан по всем вопросам обращался к Джил, чему та опять же была очень рада.
Потом Джил с мистером Дэлтоном ушли, оставив Алана наедине с лошадьми. Он с огромным наслаждением стал чистить Наггета, а Дайзет стал задавать Алану вопросы. О том, было ли это здорово, чистить лошадей, на все их Алан отвечал – так себе, хотя было видно по его действиям, что это ему очень приятно, что он просто в восторге от этого.
Дальше Дайзет спросил Алана о Джил. На все вопросы о ней, Алан также не отвечал, точнее отвечал – так себе, никак… Тогда Дайзет стал настаивать, чтобы Алан сказал, и Алан разозлился. «Скажи мне, скажи мне, скажи мне!.. Прямо как отец!»
Дайзет был смущён этим всплеском раздражения и, извинившись, хотел продолжить разговор. Но Алан, явно ещё рассерженный отвечал, что теперь его очередь задавать вопросы, и он стал спрашивать Дайзета о его жене. О том, почему у Дайзета нет детей, «вы с ней не трахаетесь?»… Эти вопросы были грубыми и мстительными, и они ужасно вывели Дайзета из себя, поэтому он прогнал Алана, который перед уходом хотел взять сигареты, но Дайзет не дал ему и выгнал из своего кабинета.
В этом моменте Дэн выглядел озлобленным, мстительным, жестоким, проницательным и… беззащитным, а потому очень вызывающим сочувствие. Именно в этих вспышках особенно видно, насколько ему плохо и насколько к нему несправедливы. И это действительно так.
Выгнав Алана, Дайзет обращается к судье Хейзер. Он говорит, что Алан – «злобный маленький ублюдок», причём очень проницательный и находчивый.
Действительно, Алан сразу раскусил Дайзета, выспросил у всех в больнице про его жену… в общем, Алан на самом деле затронул самую больную тему своего психиатра. И Дайзет судье, как своему другу, начинает рассказывать о своей жене. О том, что они несовместимы, что она ограниченная, глупая женщина, «ручное домашнее чудовище». И судья Хейзер замечает, что если кто и злобен, так это сам Дайзет. Он этого и не отрицает. Он рассказывает, что они с женой, живя в одном доме, будто находятся на разных планетах, совершенно не понимая, и даже не пытаясь понять друг друга. Дайзет каждый вечер дома листает свои альбомы о Греции, на одном из остров, на котором он провёл самую счастливую ночь в своей жизни. Закончив свои откровения, Дайзет вновь возвращается к Алану и говорит, что тот будто хочет спастись от него и спрашивает судью, что же она хочет, чтобы он сделал с Аланом. Судья Хейзер отвечает – вернуть в нормальную жизнь. «Счастье в глазах ребёнка – это нормально!» Дайзет делает вид, что не понимает, что это значит и, несмотря на то, что соглашается это делать, когда Хейзер уходит, повторяет несколько раз «Нормальный!.. Нормальный!..»
Якобы на следующий день Алан снова приходит к Дайзету, пребывая в подавленном настроении. Дайзет говорит, что сожалеет о случившемся накануне, и Алан отвечает, что это было глупо – то, что он говорил. Таким образом, они примиряются. Дайзет спрашивает, как Алан себя чувствует, тот выглядит явно нездоровым, по всей видимости, из-за кошмаров. Тогда Дайзет предлагает Алану сыграть «в игру». Эта игра заключается в том, чтобы закрывать и открывать глаза, сконцентрировавшись на одной точке. Алан соглашается. Дайзет начинает стучать по столу ручкой и читать монолог о «нормальности». В этом монологе Дайзет протестует против этого понятия. Во время этого монолога Дэн продолжает открывать и закрывать глаза. Прочитав монолог, Дайзет возвращается к Алану и усыпляет его с помощью гипноза, а затем начинает задавать ему разные вопросы.
Дайзет спрашивал Алана о том, что было на пляже, уточняя, как тот якобы мысленно общался с лошадью, о том, как Алан молился в своей комнате, когда его видел отец, о том, что он чувствовал при этом. Алан рассказал много о своих… представлениях, можно сказать, своей религии – о своём Боге, об Эквусе – действительно воплощении Христа, о Его Отце, пославшем Его (Эквуса) искупить грехи людей(!). Дайзет спросил про конюшни, спросил, были ли они для Алана храмом(!), и Алан ответил, что да. Также Алан сказал, что Эквус говорил ему, что он должен оседлать его и скакать без оглядки всю ночь, и тогда они станут единым целым. Алан сам учился верховой езде, наблюдая за другими. Дайзет предположил, что Эквус помог Алану, на что тот ответил, что тот не помогал ему и назвал это – Законом Безразличия(!). Тогда Дайзет попросил показать, как Алан ездил на лошадях ночью.
Это происходило по выходным, раз в три недели, чтобы не привлекать внимания. Все его действия в эти походы были продуманы до мелочей – Алан украл ключ от конюшен и сделал дубликат, чтобы стука копыт не было слышно, у коня были Сандалии Величия (мешки на копытах), Алан надевал на коня уздечку – Дзынь-дилень, но не надевал седла, а затем вёл его в поле.
Алан брал на эти прогулки разных лошадей, так как верил, что Эквус есть в каждой лошади, но всё же любимым конём у него был Нагетт. Именно на нём он демонстрировал Дайзету своё ночное путешествие.
Итак, приведя Нагетта на поле, Алан давал ему сахар, говоря, что тот съедает его грехи(!). После этого Алан рассказывает, как начинает раздеваться.
В пьесе Дэн сначала снимает футболку, потом ботинки и носки и когда Гриффитс спрашивает его, он говорит, что снимает всю одежду. На самом деле, он остаётся в джинсах. После этого он подходит к Нагетту и начинает ласкать его, гладит его шкру, касается его везде… Это одновременно и трогательно, и волнующе, и красиво. Дэн показывает нам смесь благоговения, восхищения и удовольствия, и мы невольно проникаемся этими чувствами, которые заставляют нас наблюдать за происходящим, затаив дыхание. Затем Дэн садится на коня. Для этого он перед этим прикрепил на Нагетта специальные верёвки, спущенные сверху, похожие на стремена, и только после этого он, просунув ноги в «стремена», забирается на спину к актёру, игравшему Нагетта и наездника.
Именно тут начинается всё самое интересное. В монологе Алан рассказывает, какие ощущения он испытывал во время поездок, о том, что шерсть коня будто была покрыта тысячами маленьких кинжалов, впивавшихся в голое тело, и когда Дэн произнёс эти слова, вздрогнув от боли, у меня побежали мурашки.
Потом он произносит ритуальные слова торжественным голосом, будто это молитва, называя себя – королём всадников, а Эквуса – Рабом Божьим. Эти слова звучат очень сильно, как любые слова, подкреплённые сильной верой, которую просто шокирующе реалистично изображает Дэн.
Затем они трогаются с места – это изображается очень интересно. Лошади начинают крутить платформу, придавая ей ускорение, а стоящий посередине этой вращающейся платформы Нагетт с Дэном на плечах переступает с ноги на ногу, также разгоняя платформу. Потом лошади уходят, и платформу уже раскручивает один Наггет, всё убыстряя темп.
Тем временем всё это сопровождает монолог Алана. Он полностью увлечён бешеной скачкой. Он в восторге, в экстазе от тех ощущений, которые он испытывает. Он верит, что борется со всеми своими врагами, он ощущает себя сильным, непобедимым властелином, он хочет мчаться быстрее ветра, и ему страстно хочется слиться с конём, стать единым целым с ним…
Он повторяет одни и те же слова несколько раз, вкладывая в них такой чудовищный всплеск эмоций, что просто кружится голова. Приходя в полнейший экстаз, Алан кричит: «Хэ-хей! Хэ-хей!» В этот момент скачка достигает своей кульминации, и Алан, раскинув руки, кричит: Амен!..
Потом меркнет свет, и первое действие заканчивается.
Когда всё это закончилось, я сидела, не в силах пошевелиться, думать, мне не хотелось ничего – ни говорить, ни что-то обсуждать, ни куда-то идти, ни что-то чувствовать. Я была одновременно и абсолютно пуста и наполнена сверх меры. Я чувствовала себя опустошённой, выпотрошенной, счастливой, готовой рыдать, и в то же время полной самых разных ощущений, самых разных мыслей, которые мне не хотелось выделять или дотошно обдумывать в тот момент, а оставить их на потом, чтобы можно было сделать это хорошо.
Никакого желания идти куда-то в антракте у меня не было. Я не сдвинулась с места и мысль, что я сейчас выйду из этого тускло (во всяком случае, мне так казалось) освящённого зала в фойе, где бродили люди и обсуждали пьесу, пойду в буфет, встану в очередь… всё это казалось мне глупым, нелепым и отвратительным. Еда у меня вызывала тошноту, мне хотелось больше всего на свете только сидеть в этом зале, не двигаясь вообще, и просто смотреть немигающим взглядом на пустую тёмную сцену, и думать только одно: «Господи, как же это прекрасно, как это прекрасно!»...
Должна сказать, я была не единственная, кто остался в зале. Довольно много людей не сдвинулись с места. Мои соседи-французы тоже остались. И, не в силах что-нибудь говорить моим спутникам, я стала слушать то, что говорили они. Для тех, кто не знает, я вообще гораздо лучше понимаю французский, чем английский – 13 лет изучения не могли пропасть даром. Итак, я прекрасно понимала всё, что они говорили. Они, как и до начала спектакля обсуждали различия между прошлой постановкой и нынешней, отмечали удачные решения постановки, игру актёров. Меня особенно позабавила фраза, сказанная в адрес Дэна француженкой: «А этот молодой актёр, который играет Алана… Он такой талантливый… - Она перелистнула программку на то место, где была написана информация о Дэне. – Я не могу поверить, что ему только семнадцать лет!..»
Но то, что я уже рассказала о сцене ночной поездки верхом – это далеко не всё, что мне бы хотелось о ней сказать и не всё, что бы мне хотелось сказать об игре Дэна в этом месте.
Вся эта сцена – сплошная смесь мистики, волнения, шока, ужаса, восторга и движения, от которого перехватывает дыхание. Она просто невероятно динамичная, сильная, надрывная, захватывающая и драматичная. Это едва ли не самая потрясающая сцена спектакля (с ней рядом можно поставить только непосредственно финал пьесы). И вся она целиком и полностью лежит на Дэне. И это просто фантастика, что творилось в зале во время неё. Зал был натянут, как струна, прикован к нему, я уверена, что никто не был в силах отвести от него глаз, я нигде ещё не чувствовала такой физической прикованности взглядов и чувств. И это было паранормально, и всё же я не могла об этом думать. Это было ужасно… шокирующе, шокирующе – это точно. То, как Дэн играл эту гамму чувств – какое-то порочное и в то же время искреннее и естественное наслаждение, благоговение, вспышки гнева, когда Нагетт немного упрямился и сопротивлялся, счастье, воодушевление, огонь в глазах, боль… Всё это было так захватывающе, так сильно… Мне не описать этого словами! Это действительно можно только чувствовать и видеть! Он был великолепен в этой сцене. Вся музыка, антураж, свет, крутящаяся платформа, мерный стук платформ-копыт Нагетта, изображение скачки, прерывающееся дыхание, пот… Потом громко, с надрывом: «АМЕН!» - вершина, раскинутые в стороны руки, запрокинутая голова. И он в изнеможении соскользнул с лошади. И тихо покинул сцену.
В эту минуту зал разразился такими единодушными, восторженными и громкими аплодисментами, что они буквально оглушили меня. Но и я хлопала торопливо, дрожащими руками, чувствуя, как у меня замирает сердце.
-
-
10.02.2008 в 17:46-
-
11.02.2008 в 01:09-
-
11.02.2008 в 01:23-
-
29.03.2008 в 13:17-
-
30.03.2008 в 17:08Я с радостью напишу Вам, точнее, уже написала. Я послала письмо на [email protected], или надо было оставить www? Если всё правильно, то ждите от меня привета
-
-
27.05.2008 в 00:32Твой брат дал мне ссылку на этот замечательный отчёт... уже давно... и я его весь прочитала, не отрывая глаз... и на одном дыхании... а теперь вернулась перечитывать. На этот раз буду читать по кусочку каждый день, как это делаю с любимыми произведениями ("Убить пересмешника", например, или "Мастер и Маргарита"), уносящими из реальности в прекрасное путешествие.
-
-
27.05.2008 в 23:14Большое спасибо! Я очень рада, что мой отчёт нравится людям. Я очень старалась написать его так, как я всё увидела, но мне, конечно, не до конца удалось. Это ведь непередаваемо.
-
-
28.11.2009 в 23:49Ты очень красиво, подробно, великолепно написала! ПРавда! Мне очень понравилось читать твой отчет. Такое чувство, будто я сама там побывала! Теперь хочу сама побывать в Лондоне=) Если не против общения, то вот мой мейл=) [email protected]! Буду рада общению=)
-
-
30.11.2009 в 11:35Конечно, я не против! Спасибо за одобрение
-
-
10.01.2010 в 00:49-
-
11.01.2010 в 18:14-
-
05.01.2011 в 02:04И еще, можно вопрос: все цитаты которые ты приводила из пьесы - ты все их сама поняла во время пьесы(я имею в виду в плане перевода языка)
-
-
05.01.2011 в 21:22И еще, можно вопрос: все цитаты которые ты приводила из пьесы - ты все их сама поняла во время пьесы(я имею в виду в плане перевода языка)
Конечно, можно
-
-
06.01.2011 в 03:27-
-
07.01.2011 в 01:48-
-
06.07.2011 в 10:05-
-
22.07.2011 в 14:50-
-
11.08.2013 в 19:38потрясающая рецензия! Просто потрясающая! Информативная и вместе с тем эмоциональная.
Огромная благодарность за этот пост от всех, кто хотел бы, но не смог увидеть этот спектакль вживую.